Марк Твен - Принц и нищий [Издание 1941 г.]

Стон короля прервал его речь. С глубокой грустью в голосе король произнес:

— Не беспокойте его! Бедный ребенок. Десница господня отяжелела на нем, и мое сердце разрывается от любви и сострадания к нему к скорбит, что я не могу взять его бремя на свои старые, удрученные заботами плечи, дабы он был спокоен и счастлив.

Король закрыл глаза, пробормотал что-то невнятное и смолк. Через некоторое время веки его снова открылись. Он повел кругом мутным взглядом, и наконец взор его остановился на коленопреклоненном лорде-канцлере. Мгновенно лицо его вспыхнуло гневом.

— Как, ты еще здесь? Клянусь господом богом, если ты сегодня не покончишь с изменником, завтра же поплатишься мне своей головой!

Канцлер, дрожа всем телом, воскликнул:

— Смилуйтесь, ваше величество, мой добрый король! Я жду королевской печати.

— Ты, кажется, рехнулся, любезнейший! Малая печать, та, которую прежде возил я с собою в чужие края, лежит у меня в сокровищнице. И если исчезла большая, разве тебе недостаточно малой? Ступай! И не смей возвращаться без его головы.

Бедный канцлер с величайшей поспешностью убежал от опасного королевского гнева; а комиссия не замедлила утвердить приговор, вынесенный раболепным парламентом, и назначить на следующее утро казнь первого пэра Англии, злополучного герцога Норфолькского.[14]

Речной парад.

В десять часов вечера широкий фасад дворца, выходящий на реку, засверкал веселыми огнями. Река, насколько хватало взгляда, была сплошь покрыта рыбачьими барками и увеселительными судами; вся эта флотилия, увешенная разноцветными фонариками, тихо колыхалась на волнах и была похожа на пестрый огромный цветник, волнуемый дуновениями летнего ветра. Как живописна была терраса с каменными ступенями, ведущими вниз, к воде! Она была настолько велика, что на ней могла бы поместиться армия какого-нибудь немецкого княжества. На ней выстроились ряды королевских алебардщиков в блестящих доспехах, и целое войско слуг сновало по ней взад и вперед, заканчивая впопыхах последние приготовления.

Но вот раздался чей-то приказ, и на террасе мгновенно не осталось ни одной живой души. Весь воздух, казалось, замер от напряженного ожидания. Вся река была полна людьми, которые, стоя в лодках и заслоняя глаза от яркого света фонарей и факелов, устремляли взоры по направлению к дворцу.

К ступеням террасы подплывали одно за другим золоченые придворные суда. Их было сорок-пятьдесят, не меньше. У каждого судна высокий нос и корма были покрыты искусной резьбой. Одни из них были изукрашены флажками и знаменами, другие — золотой парчой и разноцветными тканями с вышитым на них фамильным гербом, а иные — шелковыми флагами. К этим шелковым флагам было привешено множество серебряных бубенчиков, из которых при малейшем дуновении ветра так и сыпались во все стороны веселые брызги музыки.

Лодки, принадлежавшие лордам свиты принца Уэльского, были разукрашены еще более вычурно: их борта были обвешаны расписными щитами с изображением великолепных гербов. Каждую королевскую барку тянуло на буксире маленькое судно. Кроме гребцов, на этих судах сидели воины в сверкающих шлемах и латах и музыканты.

В широких воротах главного входа уже появился авангард ожидаемой процессии — отряд алебардщиков.

Алебардщики были одеты в полосатые, черные с красным, штаны, бархатные шапочки, украшенные сбоку серебряными розами, и камзолы из темно-красного и голубого сукна, с вышитыми золотом тремя перьями — гербом принца — на спине и на груди. Древки их алебард были обтянуты алым бархатом с золотыми гвоздиками и золотыми кистями.

Алебардщики выстроились в две длинные шеренги, тянувшиеся по обеим сторонам лестницы от дворцовых ворот до самой воды. Между этими двумя шеренгами лакеи принца, в ало-золотых ливреях, растянули мягкий полосатый ковер. Как только это было исполнено, во дворце раздались звуки труб.

Хор музыкантов на воде грянул веселую прелюдию, и два привратника с белыми жезлами вышли медленной и величавой поступью из портала. За ними следовал офицер с гражданским жезлом и другой офицер, несший городской меч; затем несколько сержантов городской стражи в полной парадной форме и со значками на рукавах; затем герольдмейстер ордена Подвязки в мантии, надетой сверх лат; затем несколько рыцарей ордена Бани,[15] все с белым кружевом на рукавах; за ними их оруженосцы; потом судьи в алых мантиях и шапочках; затем лорд-канцлер Англии в открытой спереди пурпуровой мантии, окаймленной беличьим мехом; затем депутация от городских сословий в ярко-красных плащах и, наконец, главы различных гражданских обществ, в полном параде. Далее появились двенадцать французских вельмож в роскошных нарядах, состоявших из шелковых белых камзолов с золотыми полосками и коротких мантий красного бархата, отороченных лиловой тафтой; они стали медленно спускаться по ступенькам. Это была свита французского посла. За ними шли двенадцать кавалеров свиты испанского посла, одетые в черный бархат без всяких украшений. А за ними следовало несколько знатнейших английских вельмож, каждый со своей свитой.

Во дворце загремели трубы, и в дверях появился дядя принца, будущий великий герцог Сомерсетский, в камзоле из черной с золотом парчи и в малиновом атласном плаще, затканном серебряной сеткой и золотыми цветами. Он повернулся, приподнял шапочку с перьями, изогнул стан в низком, почтительном поклоне и начал спускаться задом, кланяясь на каждой ступеньке.

Вслед за тем раздались продолжительные трубные звуки и возгласы: «Дорогу его высочеству, могущественному лорду Эдуарду, принцу Уэльскому!» Высоко над дворцовыми стенами взвились красные огненные языки; раздался грохот, будто гром прокатился; вся огромная толпа народа на реке заревела, приветствуя принца, и Том Кэнти, виновник и герой всей этой церемонии, появился на террасе, слегка кивая царственной головой.

Том Кэнти появился на террасе.

На нем был великолепный белый атласный камзол. У камзола был нагрудник из алой парчи, усеянный алмазной пылью и опушенный горностаем. Поверх камзола накинут был плащ из бело-золотой парчи, с изображением герба из трех перьев, обшитый голубым атласом, усеянный жемчугом и драгоценными камнями и застегнутый брильянтовой пряжкой. На шее у принца висели орден Подвязки и многие иностранные ордена; всякий раз, когда на него падал свет, драгоценные камни сияли ослепительным блеском. О, Том Кэнти, рожденный в лачуге, выросший в лондонских канавах, знакомый с лохмотьями, грязью и нищетой, какое зрелище представлял он собою!

Злоключения принца.

Мы оставили Джона Кэнти в ту минуту, когда он тащил подлинного принца во Двор объедков, среди шумного восторга толпы, преследовавшей его по пятам. Нашелся только один человек, который осмелился вступиться за пленника, но этого человека никто не стал слушать, да вряд ли кто и расслышал его — так громки были визги и крики. Принц продолжал отбиваться, защищая свою свободу и гневаясь на такое грубое и жестокое обращение. Джон Кэнти наконец потерял и ту малую долю терпения, которая была отпущена ему от природы, и в ярости замахнулся на принца дубинкой. Единственный заступник мальчика подбежал, чтобы предотвратить избиение, и удар пришелся ему по руке.

— Что ты лезешь? — заревел Джон Кэнти. — Вот же тебе, получай!

Тяжелая дубинка нанесла защитнику принца сокрушительный удар по голове; раздался стон, тело свалилось на землю, под ноги набежавшей толпы. Через минуту толпа уже бежала дальше; этот случай не омрачил ее веселья; убитый остался лежать один в темноте.

Тем временем принц очутился в берлоге у Джона Кэнти. Наружная дверь была заперта от всех посторонних; при тусклом свете сальной свечи, вставленной в бутылку, принц едва мог рассмотреть очертания грязной трущобы и ее обитателей. В углу, у стены, с видом животных, привыкших к жестокостям, сидели, скорчившись на полу, две замарашки-девочки и женщина средних лет; теперь они и ждали побоев и очень боялись их. Из другого угла выползла скрюченная старая ведьма, седая, растрепанная, со сверкающими злобой глазами.

— Погляди-ка, — обратился к ней Джон Кэнти, — тут у нас идет такая комедия, что любо. Только ты погоди, не вмешивайся, пока не позабавишься всласть, а потом уж бей его, сколько хочешь. Поди сюда, малый! Ну-ка, повтори свои дурацкие речи, если еще не забыл их! Как тебя зовут? Ты кто такой?

От обиды кровь снова прихлынула к щекам юного принца, и он посмотрел Джону прямо в лицо пристальным, негодующим взором.

— Ты кто такой?

— Ты грубиян! — сказал он. — Ты не смеешь приказывать мне. Повторяю тебе, что говорил; я Эдуард, принц Уэльский.